Миссия или религиозная пропаганда?

В 1905 году в России вышел указ о свободе вероисповедания. Православие больше не было господствующей религией. Условия для миссии радикально изменились. Как показала дискуссия перед Собором 1917-1918 годов, свободе вероисповедания, без опоры на власть, в Церкви обрадовались не все. Почему?

Гирландайо Доменико. Призвание первых апостолов (1481, Рим, Ватикан, Сикстинская капелла)

Миссионерская деятельность Русской Церкви предреволюционных лет оценивается по-разному. Осознавал ли церковный народ происходящие в жизни страны перемены, в конечном счете приведшие к катастрофе 1917 года? Пытались ли проповедники освоить тот язык, который привыкла слышать русская интеллигенция? Эффективной ли была деятельность православных миссионеров? Ответы на эти вопросы автор ищет в материалах Поместного собора 1917-1918 годов и связанных с ним дискуссий. Начавшаяся еще в предреволюционные годы секуляризация российского общества делала актуальной миссию среди людей, родившихся в православных семьях. А в советское время именно эта форма миссионерской деятельности оказалась основной.

После выхода в 1905 году указа «Об укреплении начал веротерпимости» мнения церковного общества разделились: часть приветствовала закон, часть — была против. Журналы тех лет сохранили немало статей, посвященных этому. Противники закона исходили из идеи, что надзор за религиозной жизнью и нравственностью подданных — непременная обязанность государства. При этом религиозные убеждения мыслились как дисциплинарное понятие, а свобода иноверческой пропаганды рассматривалась как оскорбление большей части населения России. Архиепископ Антоний (Храповицкий) — один из наиболее последовательных критиков этого указа — предлагал различать свободу вероисповедания и свободу религиозной пропаганды. Первое он считал несомненным благом, а второе — злом, противоречащим мнению большинства жителей страны.

«Миссионерский отдел должен закрыться»

Сторонники закона о свободе вероисповедания исходили прежде всего из идеи христианской свободы. Они допускали и совершенное упразднение миссии как института. «Миссионерский отдел должен закрыться, — говорил на одном из заседаний этого отдела епископ Андрей (Ухтомский). Вся деятельность прежних миссионеров, кроме зла, ничего не сделала. Негативно характеризуя деятельность миссионеров, владыка Андрей, конечно же, имел в виду не миссионеров-подвижников вроде архимандрита Макария (Глухарева) или святителя Николая Японского. Речь здесь шла о штатных миссионерах, обязанностью которых были беседы со старообрядцами и сектантами. Поскольку деятельность их была регламентирована многочисленными законами и инструкциями, то эффективностью она не отличалась, а тесные контакты с гражданскими властями компрометировали дело миссии в глазах общественного мнения. Епископ Андрей и его единомышленники считали, что подлинной миссией, по их мнению, должны стать сильные приходы с активной и разнообразной, отвечающей на культурные, интеллектуальные запросы жизнью, кружками, лекциями, помощью друг другу. В начале XX века приходские объединения и братства развивались очень активно. Тут были и кружки, адресованные рабочим, и общества трезвости. При храмах проводились чтения, действовали любительские хоры, ставились спектакли.

Теоретически церковные власти поддерживали подобные объединения. На практике же отношение к ним было двойственным. С одной стороны, все ощущали потребность в неформальных православных объединениях. С другой — опыта работы с такими неформальными объединениями у Синода не было. Инерцию системы церковной власти было очень трудно преодолеть. По сути, с самого Крещения Руси, которое было проведено силами государства, Русская Церковь почти никогда не опиралась на самоуправляющихся верующих. А созданный Петром I Синод фактически был одним из государственных министерств. И опирался он на, как сказали бы сейчас, властную вертикаль и не умел взаимодействовать с неформальными объединениями. Синод работал как неповоротливая бюрократическая машина, с априорно заложенной в систему идеей — государство нам поможет! Законы изменились, но реформировать систему быстро оказалось невозможно. Не было даже реального понимания — а каково состояние душ многомиллионной России? Юридически православными считалось подавляющее большинство населения страны. А о том, что реальность может отличаться от этой благостной картинки, задумались не сразу. «С одной стороны, — говорилось на одном из заседаний Собора, — за нами 115 миллионов православного народа, — фраза, не сходившая с уст ораторов первых дней Собора и замолкшая теперь, — а с другой — мы сами не знаем, сколько с нами и за нас». Соборное заседание, на котором прозвучали эти слова, состоялось в августе 1918 года.

Поэтому вопрос, что такое православная миссия в условиях свободы веры, в Церкви решения тогда не получил. Выбор между строгим контролем над церковной жизнью со стороны церковной и государственной власти и созданием условий для роста самостоятельности Церкви сделан не был. Что во многом определило будущее церковной жизни, может быть, больше, чем гонения, которые сделали контроль над ней тотальным. И в годы перемирия эта нерешенность стала причиной того, что атавизм «силового православия» возникает вновь.

Об опасностях «силового православия»

С самого начала перестройки, когда возобновилась легальная церковная жизнь и храмы начали возвращать Церкви, представления о дореволюционной модели церковно-государственных отношений причудливо наложились на вполне советское представление о необходимости господствующей идеологии. Государство хочет получить от Церкви идеологию взамен старой, в обмен на помощь государства при осуществлении многих церковных проектов. Плата за это оказывается высокой. Общество стало видеть в Русской Церкви силу, которая всегда выступает на стороне государства. Критика властей опять начала рикошетом бить по Церкви.

Иллюстрацией той несвободы, которую Церковь получила одновременно с государственной помощью, стала ситуация с храмом Христа Спасителя, который, как известно, принадлежит не Церкви, а городу Москве. В результате в залах церковных соборов периодически проходят сомнительные развлекательные мероприятия. Да и история с Pussy Riot — прямое следствие этой ситуации. В обычном приходском храме, где есть живая, сильная община, такое выступление было бы невозможно. Прихожане сразу бы пресекли подобное действо. Но в храме Христа Спасителя за порядком наблюдают профессиональные охранники, которым можно показать пропуск, разрешение на съемку, а до остального им дела нет.

В перестроечные годы закладываются предпосылки для последующего конфликта Церкви с общественным мнением. Вера в то, что все проблемы России решаются легко и просто, что за 600 дней можно превратиться в прекрасную и свободную страну, определяли и отношение к Православию. Общество неожиданно уверовало в то, что Церковь может спасти Россию, решить все проблемы экономики, политики, здравоохранения и т. д. Причем ожидало это не государство, а именно общество. Но Церковь — это не инструмент для обустройства России. Поэтому все кончилось так, как и должно было кончиться: разочарованием и горечью, что Церковь не оправдала надежд общества.

Хотя, надо отметить, что конфликт Церкви и общественного мнения начался, как только оно появилось в России, — во времена реформ Александра II и первых опытов общественного самоуправления. Одной из основных претензий, высказываемых по отношению к Церкви, было обвинение в молчании, в неготовности отвечать на вопросы, которые волновали современников. «Почему Церковь молчит?» — риторический вопрос, который периодически задавался. Но когда Церковь пыталась отвечать на подобные вопросы, результаты оказывались катастрофическими. Самый яркий пример — ситуация с отлучением Льва Толстого. Очевидно, что учение Толстого не соответствует учению Церкви, о чем он сам неоднократно высказывался, в том числе и в печати. Объявив об отлучении Толстого, Церковь лишь констатировала, что учение Толстого имеет с церковным вероучением мало общего. Однако общество увидело в этом акте церковно-государственную травлю великого писателя. И это при том, что император Николай II не был сторонником этой меры. Государственного нажима здесь не было. Но именно это честное и принципиальное высказывание Церкви в глазах общественного мнения стало одной из самых «позорных» страниц в ее истории.

Причина тому — восприятие обществом Церкви как проводника государственной идеологии. Механизмы диалога между Церковью и обществом выработаны не были. Поэтому актуальным для общества оказался сам факт отлучения Толстого, а содержательная часть этой проблемы не интересовала почти никого. Возникает даже мифологема о том, как Толстого публично анафематствовали в храмах, чего никогда не было. Но все современники в этом были убеждены. Это показатель состояния общества. Лозунги воспринимаются проще, чем сущностные вещи. Мы существа коллективные. Мы боимся общественного мнения, и против того, что принято в нашем кругу, нам пойти очень сложно. Число людей, способных анализировать то, что они слышат, немного во всех социумах. И легкость манипулирования общественным мнением тому свидетельство.

Но неудачи Церкви в общественной дискуссии не сводятся к подобным социологическим объяснениям. Есть и вторая причина. Общественная полемика не может быть абсолютно честной. У проповедника есть выбор: или он будет эффектно лукавить, а жанр обязывает, тогда возможна победа. Но эта победа для христианина уже ничего не стоит. Потому что если на уровне общественной дискуссии говорить о том, чему учит Церковь — о блаженстве нищих, гонимых, плачущих, о радости Креста, о том, что путь к вечной жизни лежит через подвиг и страдания, аудитория в ужасе разбежится. Есть темы, которые невозможно раскрыть в популярной телепередаче, их можно только усвоить, почувствовать в практике жизни. Рекламные трюки здесь бесполезны. Христос, посылая апостолов на проповедь, сказал им: «Идите, учите все народы», но Он не сказал — вы всех научите. Или всегда выиграете спор. Церковь не должна стесняться, что она такая, какая есть, — несовершенная. Прообраз Церкви — евангельская община, из которой один Христа предал, другой отрекся, третий не уверовал, пока не пощупал. Чего же мы хотим от исторической Церкви? Никогда историческая Церковь не была совершенна. Об этом можно скорбеть, но нельзя делать вид, что это — не так. В истории Церкви не было Золотого века. Было пустынное монашество, мученики, но одновременно с этим было насилие, и недостойные игры с властью, и многое другое. Земная Церковь — не сообщество святых, а собрание кающихся грешников, людей, которые поняли, что они грешны, что сами с грехами не справятся, что им нужен помощник — Бог. И эта несовершенная организация на протяжении всей своей многовековой истории учится говорить с миром и слышать мир.

Александр КРАВЕЦКИЙ, автор книги «Церковная миссия в условиях перемен (между проповедью и диалогом)»

Версия для печати

Тэги: Общество  Миссия  Проповедь  Атеисты  Инославные