Новомученик Михаил Новоселов: гражданин Царства Небесного

Бывший толстовец и антиклерикал, в 30 лет пришедший в Церковь, непримиримый ко всякой неправде – мирской и церковной – новомч. Михаил Новоселов сумел увлечь и приблизить к Истине множество людей. До революции он активно боролся с влиянием на общество Распутина и Толстого, после – с "живоцерковниками" и советской идеологией

Судьба новомученика Михаила Новоселова (1864-1938) заслуживает того, чтобы внимательно изучить ее в наше время. Бывший толстовец и антиклерикал, в 30 лет пришедший в Церковь, непримиримый ко всякой неправде – не только мирской, но и церковной – сумел увлечь и приблизить к Истине множество людей, таких, например, как будущий митрополит Антоний Сурожский. До революции он активно боролся с влиянием на общество Распутина и Толстого, после – с "живоцерковниками" и советской идеологией, так что даже отказался получать советский паспорт. А его "Письма к друзьям" и сегодня звучат удивительно современно.

XX век предоставил российским христианам возможность явить делом, на что они готовы пойти ради Христа. Такого количества мучеников и исповедников, как в прошлом столетии, не было в нашей стране никогда. И так много среди них громких имен, что имя Михаила Александровича Новоселова (1864-1938) остается сравнительно безвестным, хотя по масштабу влияния он немногим отличался, например, от своего современника Ивана Дмитриевича Сытина, издателя знаменитой «Народной энциклопедии».

Обоих можно назвать народными просветителями, хотя просвещали они по-разному. Сытин издавал преимущественно художественную и образовательную литературу, Новоселов же, преодолев толстовство, понес российскому читателю слово о православной вере – той самой, которая к началу XX века, казалось, полностью выхолостилась и окончательно превратилась в национально-культурную традицию», обрядоверие, не имеющее ничего общего с повседневной жизнью людей. Первый выпуск его «Религиозно-философской библиотеки», увидевший свет в 1902 г., позже назвал очень важным источником формирования своего мировоззрения митрополит Антоний Сурожский.

Ученик Толстого

Михаил Александрович родился в семье, во главе которой тоже стояли священнослужители. Оба его деда были сельскими священниками, служившими в Тверской губернии. А вот отец Александр Григорьевич пошел по мирскому пути: окончив Петербургский университет, он стал в дальнейшем известным педагогом, директором сначала тульской, а затем и 4-й московской классической гимназии. Эта работа обеспечила ему знакомство со Львом Николаевичем Толстым – великий писатель часто бывал в Туле и, всерьез интересуясь вопросами детского воспитания, часто беседовал с Александром Григорьевичем, по его рекомендации нанимал домашних учителей для собственных детей и т.д. Как-то, будучи дома у директора гимназии и увидев его восьмилетнего сына Мишу, Толстой сказал: «Вот удивительный ребенок – в нем сохранилось дитя, ему по душе действительно восемь лет, это очень редко бывает!».

Под влиянием личности Толстого Михаил находился, таким образом, уже с раннего детства, и ничего удивительного, что к 1880-м гг., уже отучившись в Московском университете (Новоселов закончил историко-филологический факультет), он всерьез вдохновился и его религиозно-философскими идеями. Можно вообразить, каких душевных трудов стоило Новоселову впоследствии не просто выйти из-под влияния именитого писателя, но и вступить в публичную полемику с ним!

Как раз к 1880 г. Толстой утрачивает доверие к Церкви, подвергает резкой критике основные догматы православной веры – Боговоплощение, воскресение из мертвых, все таинства, начинает составлять собственное «Четвероевангелие», следуя известному и описанному впоследствии им самим механическому принципу: «Пусть каждый, читая евангелие, подчеркнет всё то, что ему кажется вполне простым, ясным и понятным, – синим карандашом, отметив, кроме того, красным карандашом <…> слова самого Христа, в отличие от слов евангелистов <...> И только после того, как он хорошо поймет эти места, пусть снова перечтет и остальные <...> Места же, содержащие слова Христа, оставшиеся совершенно непонятными, а также непонятные слова писателей евангелий, пусть оставит совсем не отмеченными <…> В самом главном все люди непременно сойдутся, и для всех одно и то же покажется вполне понятным. Вот это-то, вполне понятное всем, и составляет сущность учения Христа». (Толстой Л.Н. Как читать Евангелие и в чем его сущность).

Новоселов увлекся толстовским пониманием христианства со всей основательностью, на несколько лет. Вооружившись тезисом писателя о необходимости вернуться к природе и простому труду на земле, вчерашний студент, ожидающий назначения на место преподавателя в учительской семинарии, покупает в Тверской губернии участок с лесом, лес дарит крестьянам, а на земле создает общину. Первые письма, которые Новоселов пишет любимому учителю (а их переписка с Толстым не прекращалась даже после разрыва Новоселова с толстовством), полны энтузиазма.

Но через несколько лет выясняется, что жизнь в общине сама по себе не исправляет ни самого человека, ни окружающих его людей. Товарищи Новоселова по деревенскому быту мало-помалу начали отходить от него – стало очевидно, что силы и способности городских интеллигентов недостаточны для того, чтобы обеспечить устойчивое и самодостаточное хозяйство.

На отношения общинников накладывало отпечаток то, что у имения все-таки имелся хозяин – Новоселов, и получалось, что общинники работают на него.

А крестьяне, с которыми Новоселов и его товарищи старались жить и трудиться бок о бок, сделали «совсем не те выводы, на которые рассчитывали члены колонии», пишет один из жителей общины – Василий Алексеевич Маклаков (впоследствии участник заговора с целью убийства Григория Распутина, член партии кадетов и депутат Государственной думы).

«Узнав, что соседние «господа» очень добрые и даже советуют «злу не противиться», двое из соседней деревни пришли и для «пробы» увели лошадь только на том основании, что она самим им нужна, - вспоминал Маклаков. – В колонии велись переговоры: как на этот факт реагировать? Можно ли обратиться к властям? Было, конечно, решено на этот путь не вступать <…> На другой день к ним пришла вся деревня; колония торжествовала, думая, что в них совесть заговорила. Но они ошиблись: крестьяне пришли взять и унести с собой все, что у них еще оставалось». (Маклаков В.А. Из воспоминаний. Нью-Йорк, 1954).

Другая неприятная для Новоселова история была связана с гектографическим изданием в 1887 г. рукописной брошюры Толстого «Николай Палкин» о царствовании Николая I, которая была запрещена цензурой. За Новоселовым установилась настоящая слежка: к нему наведывались агенты полиции, несколько месяцев раскручивалось уголовное дело, в конце концов Новоселов был арестован и вполне мог бы быть сослан в Сибирь, не вмешайся в дело сам Толстой. Писатель лично явился к начальнику Московской жандармерии и заявил, что по справедливости преследовать за эту брошюру нужно было бы его самого, на что получил ответ: «Граф! Слава ваша слишком велика, чтобы наши тюрьмы могли ее вместить» (Письма М.А.Новоселова к Л.Н. Толстому// Минувшее: исторический альманах. Вып. 15. М.-СПб, 1994.).

Духовный голод

Популярность Толстого в России имела серьезные причины, о которой сам Новоселов писал спустя несколько лет так: «Нечего скрывать, что Толстой <…> всколыхнул стоячую воду нашей богословской мысли <…> Он явился могучим протестом как против крайностей учредительных увлечений 1860-х гг., так и против мертвенности ученого догматизма и безжизненности церковного формализма. И спаси, и просвети его Бог за это! – Как ни однобоко почти все, что вещал нам Толстой, но оно, это однобокое, было нужно, так как мы – православные – забыли эту, подчеркнутую им, сторону Христова учения» (Новоселов М.А. Забытый путь опытного богопознания. Вышний Волочек, 1902).

И все-таки, даже будучи толстовцем, Новоселов оставался прежде всего христианином. Он оставался верным учению Толстого, пока сохранялась возможность верить, что центром этого учения остается сам Христос. Но чем дальше, тем отчетливее становилось Новоселову, что в центре учения Толстого стоит совсем не Христос (Которого писатель как-то в беседе даже назвал «пренеприятным господином»), а отвлеченная мораль, «механическая смесь буддизма, стоицизма и других «измов» с урезанной и искаженной нравственностью Евангелия, благодатный дух которого заменен иудейским законничеством» (Новоселов М.А. Догмат и мистика в православии, католичестве и протестантстве. М., 2004).

Новоселов «ринулся со всей активностью своей натуры в практическое осуществление толстовских идей: устройство столовых для голодающих и организацию толстовских колоний – осуществление самого быта по принятому на веру учению, - пишет хорошо знакомая с ним в 1920-е гг. Валерия Дмитриевна Пришвина. – Таким он оставался всегда – делом подтверждающим свою веру <…> Однако его духовный голод не был насыщен толстовством. Он говорил мне впоследствии, что Толстой столь же гениален в прозрениях о душевной жизни человека, сколь ограничен в области духа. Какие-то страницы Шопенгауэра стронули Михаила Александровича с места и помогли развязать пути рассудочности» (Пришвина Д.В. Невидимый град. М., 2002).

Когда в 1901 г. Святейший Синод отлучает Толстого от Церкви, а писатель публикует свой ответ на это постановление, Новоселов пишет Льву Николаевичу обширное открытое письмо. В этом письме впервые четко объяснена суть свершившегося тогда над Толстым (неясная многим и по сей день): «Я <…> понимаю его [синодальное постановление. – И.Ц.] как констатирование уже совершившегося факта Вашего отпадения от Церкви, о каковом отпадении Синод и объявляет чадам Церкви, чтобы предостеречь их относительно Вашего учения». Столь же ясно Новоселов далее объясняет, в чем выразилось это отпадение: «Для всякого мало-мальски мыслящего (равно как и для не мыслящего, а одной детской верою ходящего) православного отречение от Церкви есть и отречение от Христа (и восстание на Отца Его), ибо Христос есть Глава Церкви, Церковь же Тело Его. На сего-то Христа Вы, действительно, восстали, что и сами признаете <…> Служить же Вы хотите не Ему и не Тому Отцу Его (Господу), Которого знает и признает вселенское христианство, а какому-то неведомому безличному началу, столь чуждому душе человеческой, что она не может прибегать к нему ни в скорбные, ни в радостные минуты бытия своего».

Новоселова стоило бы почитать многим современным «тайным толстовцам», полагающим вслед за своим духовным наставником (при этом часто даже не подозревающим о наличии связи с ним), что духовенство лишь «непрошенные посредники» между человеком и Богом, Который «в душе», а все таинства Церкви – не более чем «обряды» и «дань традиции». «Пусть будет по-Вашему, пусть понятие о Церкви сводится к понятию о духовенстве, и пусть все это духовенство будет сплошь невежественно и корыстно, пусть оно из самых низменных мотивов поддерживает церковное учение, - пишет Новоселов бывшему, как он выражается, своему единомышленнику. - Пусть будет по-Вашему, но ведь должны же Вы были задуматься над вопросом: когда возникло это учение? Ведь не нынешними же, по Вашему предвзятому представлению, «невеждами и корыстолюбцами» установлены таинства, даны догматические определения, введены богослужебные обряды».

Заметим вскользь, что никакого чрезмерного пиетета перед священнослужителями у самого Новоселова не было. Возможно, не без влияния Толстого он «остался чужд столь часто встречающемуся среди православных «практическому папизму» - преклонению перед иерархией, отождествлению ее со всей Церковью», пишет Е.С.Полищук (Письма М.А.Новоселова к Л.Н. Толстому// Минувшее: исторический альманах. Вып. 15. М.-СПб, 1994). Ко многим современным ему епископам Новоселов относился прежде всего как к чиновникам, и, когда в 1911 г. появился слух о готовящемся рукоположении Григория Распутина, не постеснялся обратиться к высшей церковной иерархии с требовательными словами: «Почему молчат епископы, которым хорошо известна деятельность наглого обманщика и растлителя?.. Где его Святейшество, если он по нерадению или малодушию не блюдет чистоту веры Церкви Божией и попускает развратного хлыста творить дело тьмы под личиной света?» (Письма М.А.Новоселова к Л.Н. Толстому// Минувшее: исторический альманах. Вып. 15. М.-СПб, 1994). Впрочем, весь тираж этой брошюры, изданной Новоселовым и озаглавленной «Григорий Распутин и мистическое распутство», был конфискован...

Уже много позже, в апреле 1925 г., в одном из «писем к друзьям» (впоследствии изданных единым сборником) Новоселов резко осуждает одобренную священноначалием практику использования для Святых Таин ягодных соков вместо вина. (мог ли Михаил Александрович знать, что через какие-нибудь 10-20 лет в дальних лагерях у арестованных священников просто не будет иного выхода, как использовать для причастия хлеб и клюквенный сок). В другом письме, 1923 года, Новоселов сочувственно цитирует слова епископа Игнатия (Брянчанинова): «Весьма разумно делаешь, что не сводишь близкого знакомства ни с одним духовным лицом: такое знакомство может очень легко послужить ко вреду и весьма, весьма редко к пользе <…> Говори духовнику грехи твои – и только. Люди нашего века, в рясе ли они, или во фраке, прежде всего внушают осторожность» (Новоселов М.А. Письма к друзьям. )

Убедил ли Толстого его «бывший единомышленник» или нет, неизвестно. Даже в последних письмах писателя, к сожалению, нет никаких намеков ни на согласие с Новоселовым, ни на сочувствие православию – напротив, он находит письма бывшего ученика «жалкими» и свидетельствующими о «фанатичности». Известно, однако, что именно новоселовские брошюры были последними книгами в жизни Толстого: он «просматривал» их за несколько дней до смерти и попросил выслать ему все ранее вышедшие выпуски.

Два главных дела

Издание этих брошюр – тех самых выпусков «Религиозно-философской библиотеки» - стало одним из двух главных дел в жизни Новоселова после того, как он вернулся в православие (чему предшествовало еще, по выражению В.Д.Пришвиной, краткое «колебание в сторону протестантизма»). Всего до 1917 г., когда издательской деятельности был положен вынужденный конец, Новоселов издал 39 выпусков, не считая отдельных самостоятельных изданий и брошюр «по случаю». Темы этих изданий «не ограничивались одними узкоцерковными вопросами, но сводились к православию как «столпу и утверждению истины», - пишет В.Д.Пришвина. – Маленькие книжки в розовой обложке имели широкое хождение в народе». О резонансе этих «книжек» можно судить хотя бы по тому факту, что в 1912 г. «за большие заслуги в деле духовного просвещения и христианской апологетики» Новоселов был избран почетным членом Московской духовной академии. В 1918 г. он участвует в работе Поместного собора Русской православной церкви по отделу о духовных учебных заведениях. А известный философ и литературовед В.В.Розанов, даря Новоселову свою книгу «Опавшие листья», сопроводил ее трогательной надписью «Дорогому Михаилу Александровичу Новоселову, собирающему душистые травы на ниве церковной и преобразующему их в корм для нашей интеллигенции».

Чтобы понять, какое значение могло иметь издание «Религиозно-философской библиотеки», стоит вспомнить, в каком состоянии пребывала Россия в начале 1900-х гг. «Почему совершилась революция? Для чего Господь попустил эти гонения? Потому что Россия отпала от Бога, - пишут издатели книги «Умолкнувшие колокола: новомученики российские. Жизнеописание» в предисловии к ней (М., 2002). – В начале XX века она была уже, в общем, безбожной страной. Да, было много храмов, свыше тысячи монастырей, десятки тысяч монашествующих, но тем не менее благочестие, которым прежде была сильна Россия, было утрачено. Люди фактически отвернулись от Бога и в жизни повседневной не жили по евангельским заповедям». Сам Новоселов писал о тех временах в письме выборному члену Государственного совета Федору Дмитриевичу Самарину так: «Ложь так опутала всю Россию, что не видишь ни в чем просвета. Пресса ведет себя так, что заслуживает розог, чтобы не сказать – гильотины. Обман, наглость, безумие – все смешалось в удушающем хаосе. Россия скрылась куда-то: по крайней мере, я почти не вижу ее. Если бы не вера в то, что все это – суды Господни, трудно было бы пережить сие великое испытание».

Целью «Библиотеки» Новоселова было, говоря словами В.Д.Пришвиной, разбудить в людях интерес к православию, показать его «глубокую жизнь, которая скрыта от всех бытовой и государственной церковностью». «Наше школьное богословие <…>, чуждое религиозного опыта, не только никого не одухотворяет и не возводит к Богу, а убивает и те живые начатки религиозной жизни, которые воспринимаются в благочестивой семье и храме», - сожалел Новоселов и предлагал искушенному российскому читателю начала XX века книги, в которых обращался не к теоретическому учению Церкви, а к ее понятию о жизни, о личном спасении, о высшем благе человека (См. Новоселов М.А. Забытый путь…). Он старался передать читателю вынесенное из творений святых отцов убеждение о том, что «разность православия и инославия заключается не в каких-нибудь частных недомолвках и неточностях, а прямо в самом корне, в принципе, что православие и инославие противоположны между собой так же, как противоположны себялюбие, жизнь по стихиям мира, ветхий человек – и самоотверженная любовь, жизнь по Христу, человек обновленный» (Новоселов М.А. Догмат и мистика…).

Несомненно, развитию таких взглядов способствовало и сближение Новоселова с прав. Иоанном Кронштадтским, старцами Оптиной и Зосимовой пустыни и священником Павлом Флоренским; один из старцев – игумен Зосимовой пустыни Герман стал духовником Михаила Александровича.

Одно время Новоселов даже был послушником в одном из московских монастырей, но скоро понял, что монашеский путь не для него. Тем сложнее поверить в сведения, согласно которым в 1920-е гг. Михаил Александрович был будто бы «хиротонисан в тайного епископа священномучениками Феодором (Поздеевским), Арсением (Жадановским) и Серафимом (Звездинским)» с именем Марк (об этом вспоминают, в частности, авторы биографии Новоселова в его книге «Догмат и мистика…»). «Наша мать и все близко знавшие Михаила Александровича считали этот слух совершенно неправдоподобным», - писали сестры Марина Андреева и Анна Можайская, родители которых жили в Ленинграде и несколько раз принимали Новоселова. Церковь прославила Новоселова в сонме мучеников и исповедников российских в 2000 г. как мирянина.

Вторым важным делом Михаила Александровича – после издания литературы - было создание в 1907 г. хорошо известного в московской церковной среде «Кружка ищущих христианского просвещения» и руководство его работой. В этот кружок, заседания которого проводились до 1917 г., входили ректор Московской духовной академии епископ Феодор (Поздеев), о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков, директор Московского главного архива МИД Павел Мансуров, племянник известного философа-славянофила Юрия Самарина Федор и многие другие.

В духовной оппозиции

Февральские и октябрьские события 1917 г. заставляют Новоселова вновь твердо высказать свои убеждения: он убежденный монархист, противник любых переворотов и уж во всяком случае противник советской власти. В архиве о. Павла Флоренского сохранилось характерное высказывание Новоселова: «Колхозы есть богопротивные антихристовы учреждения, а советская власть, их установившая, - власть антихриста, основатель же этой власти – Ленин сам сущий антихрист». Михаил Александрович даже не считал себя гражданином СССР и не имел советского паспорта, поэтому через несколько лет после большевистского переворота 1917 г. он был вынужден начать скитаться – в 1918 г. он около месяца прожил в Даниловом монастыре, затем стал жить по квартирам друзей. Особенно много времени Новоселов проводил в Вышнем Волочке, где жил на квартире знакомых на нелегальном положении. Именно в эти годы он пишет «Письма к друзьям» - самую известную из своих книг, как книга, впрочем, не задумывавшуюся. Это были письма к разным адресатам (часто к широкой аудитории) по разным поводам и на разные темы – о «живоцерковниках», пытавшихся заменить частную исповедь общей; об истинной Церкви, объединяющей всех христиан в единый Богочеловеческий организм; о причинах испытаний, постигших Россию.

Гораздо чаще и охотнее автор писем цитирует Священное Писание, отцов Церкви или других авторитетных для него людей, чем говорит сам; себе он оставляет скромную роль составителя выдержек. Среди цитат святителей Тихона Задонского, Игнатия (Брянчанинова), Филарета Московского, Феофана Затворника, праведного Иоанна Кронштадтского попадаются и выдержки весьма неожиданные.

Таковы, например, многочисленные и явно находящие отклик в душе Новоселова высказывания его современника – князя Дмитрия Александровича Хилкова. Личность этого человека выглядела довольно одиозной: за свою жизнь он совершил практически полный идеологический оборот, пройдя путь от «блестящего пажа и лейб-гусара, очень набожного православного христианина» через начальника казачьей сотни, отрицающего православие ярого толстовца, революционера и врага всякой церковности и наконец, вернувшись к православию.

Как знать, возможно, Новоселов усматривал в судьбе Хилкова параллели со своей собственной? Так или иначе, но он с явным сочувствием приводит такую, например, мысль князя Хилкова, звучащую вполне современно и в наших реалиях: «Представьте себе, что ныне при нас наступило бы то, что непременно наступит и сбудется: что из 100 епископов 99 отрекутся от православия, а из 80-ти миллионов отрекутся от него 79 миллионов 999 990 человек. Что же из этого? Да ровно ничего! Это дело очень бы «касалось» отрекшихся, но Церкви вовсе бы не касалось. Как она была Телом Христовым и Новым Организмом, – такой бы и осталась».

Когда 6 августа 1927 г. заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) издал декларацию о сотрудничестве Церкви с советским государством, призвав духовенство и паству под угрозой ликвидации всей церковной иерархии выполнять основные требования власти, Новоселов ушел в оппозицию и примкнул к «иосифлянам» (движение во главе с митрополитом Ленинградским Иосифом (Петровых)).

Тем не менее, он был категорически против раскола Церкви по признаку отношения к советской власти. Валерия Дмитриевна Пришвина вспоминала: «Я спросила Михаила Александровича: «Как нам быть, если не останется священников старого посвящения?» - «Не надо создавать новый раскол, - ответил Михаил Александрович. – У нас единая Церковь, внутри которой ведется борьба. Если никого не останется – идите с ними, только не забывайте крови мучеников и пронесите свидетельство до будущего Церковного Собора, который нас рассудит, если только не кончится история и не рассудит уже Сам Господь» (Пришвина В.Д. Невидимый град…).

Самого Новоселова арестовали в Москве 22 марта 1929 г. – к тому времени ему было уже 65. В мае он был осужден на три года, содержался в Суздальском политизоляторе, но уже в 1931 г. был осужден еще на восемь лет, был переведен в Ярославль, затем в Вологду. Писем от него не приходило, поэтому узнать что-либо достоверное об условиях существования Михаила Александровича в тюрьмах невозможно. Единственное свидетельство, которое, впрочем, признают не все биографы, исходит от турка Ахмета Ихсана, одного из осужденных, чудом вырвавшегося на волю и написавшего письмо о. Сергию Булгакову. Бывший узник сообщал, что Новоселов пользуется большим уважением среди сокамерников, называвших его «аввой» и «богословом» (чему Михаил Александрович решительно противился).

Тем временем в Вологодской тюрьме против Новоселова было возбуждено очередное уголовное дело – за «систематическое распространение среди сокамерников клеветнических сведений по адресу руководителей ВКП(б) и советского правительства». Михаил Александрович не признал предъявленное ему обвинение, но это ни на что не влияло: 17 января 1938 г. особым совещанием он был приговорен к расстрелу. Правда, документальные подтверждения приведения приговора в исполнение отсутствуют, и есть версия, что Новоселов не был расстрелян, а отправился в сибирскую ссылку и там умер.

И в первые годы XX века, и в первые десятилетия большевистской власти в России были широко распространены апокалиптические настроения. Многим казалось, что миру подходит конец, грядет царство антихриста. Михаил Александрович Новосёлов относился к происходившему более трезво: он доверял Промыслу Божию. С одной стороны, Новоселов не сомневался, что все происходившее с российским народом и с Церковью – результат гнева Божия на Россию, забывшую свои христианские основы. С другой – верил, что только испытания и страдания и способны сохранить для Царствия Божия избранный немногочисленный "остаток".

70 лет коммунистического правления многих привели в чувство: в 1990-е гг. в России было построено и восстановлено беспрецедентное количество храмов и монастырей, миллионы людей открыли для себя истину и красоту православия. Но в наше по видимости благополучное время общество едва ли не стремительнее, чем 100 лет назад, отпадает от веры, на глазах деградируя, превращаясь в собрание "потребителей" и "пользователей".

И как же современно звучат сегодня слова Новоселова, написанные в 1920-е гг.: "В настоящее время Церковь больше всего должна стараться не сообразоваться веку сему. Как опасно для нее, когда она не находится в борьбе с князем мира сего, когда благоденствие и комфорт лишают ее воинственного огня, и она перестает быть странницею на земле! <...> И скорби, выпавшие на нашу долю, на долю современных чад Церкви, имеют особенно глубокое и спасительное значение: они углубляют ров между верой и неверием; переводят колеблющихся в своем религиозном сознании и жизни между Христом и миром на ту или другую сторону, разрешая богопротивную "теплохладность" или в горячность веры, или в холод неверия <...>; размежевывают области Христа и антихриста, приуготовляют настоящих слуг Тому и другому".

Сам Новоселов, перешагнув этот ров однажды, никогда больше не колебался.

Фото сайта www.st-tatiana.ru

Игорь ЦУКАНОВ

Версия для печати

Тэги: Святые  Новомученики и исповедники ХХ века