Если у сказки есть автор, его имя дают крупными буквами на обложке. А вот как зовут иллюстратора той или иной сказочной книжки, дети обычно не знают. Его имя прячут внутри, как пароль или золотой ключик. Корреспондент «НС» Дмитрий ШЕВАРОВ беседует с Леонидом ВЛАДИМИРСКИМ -- самым известным из неизвестных художников-сказочников. С тем, кто нарисовал Буратино и Страшилу.
 СПРАВКА: Леонид Викторович ВЛАДИМИРСКИЙ родился в 1920 году в Москве. Окончил ВГИК. Иллюстрировал самые известные издания «Золотого ключика», «Волшебника Изумрудного города», «Руслана и Людмилы», «Приключений Петрушки», «Путешествия Голубой стрелы»… Работал на студии «Диафильм». Написал сказочные повести о дальнейшей судьбе своего любимого героя -- «Буратино ищет клад» и «Буратино в Изумрудном городе». Сейчас живет в Подмосковье, в Долгопрудном. |
-- Леонид Викторович, недавно информагентства облетело невероятное сообщение из Италии: найдена могила Пиноккио -- того самого, который в сказке Алексея Толстого (написанной по мотивам книжки итальянского писателя Карло Коллоди) зовется Буратино. Оказалось, что за веселыми приключениями бесшабашного соснового мальчишки стоит трагическая судьба реального человека.
-- Да, я слышал о нем. Его звали Пиноккио Санчес. Будучи очень маленького роста, он стал барабанщиком в наполеоновской армии. Служил и воевал пятнадцать лет. Домой вернулся беспомощным калекой и вскоре бы умер, если бы не изобретательный врач Карло Бестульджи. Он сделал для Пиноккио протезы рук и ног, и даже деревянную вставку носа. После этого бывший барабанщик нашел себя в ярмарочном театре, где играл много лет. Предания о Пиноккио и искусном мастере Карло, очевидно, были еще свежи в начале 1880-х годов, когда Коллоди взялся написать сказку с продолжением для одной флорентийской газеты.
Иллюстрации к сказке А.Толстого "Золотой ключик"
В том, что у Пиноккио и папы Карло были реальные прототипы, я почему-то никогда не сомневался. Может, потому, что Буратино рисовал с маленькой дочки, а папу Карло -- со своего дедушки. И он потом ходил по Тверскому бульвару и очень радовался, когда дети его спрашивали: «Вы папа Карло?», а взрослые интересовались: «Вы снимались в кино?». И он важно так отвечал: «Нет, только в книжке…»
Пиноккио слишком своеобразен, чтобы быть придуманным. У него же такой острый, чисто итальянский характер. И по всему понятно, что уж если он попадет на войну, то будет там именно барабанщиком.
-- Вы тоже пережили войну…
-- Пережил, но пороха понюхать не удалось… Вы знаете, многие мои ровесники погибли, многие вернулись настоящими героями, и мне про мою войну надо бы молчать. Я уж сколько раз старался забыть и не вспоминать…
Ну, учился я на третьем курсе строительного института. В августе 1941-го нас отправили в Нахабино на курсы Военно-инженерной академии. Выдали форму курсантов. В злополучный день шестнадцатого октября мы своим ходом маршировали в Москву. Ночью добрались до здания академии, спали там прямо на полу. А утром семнадцатого майор Ферапонтов сказал: «Вооружать мы вас не будем. Все равно против танка с винтовкой не попрешь. Вам дадут бутылки…» Мы: «Ха-ха, бутылки!..» Посмеялись. Пришли грузовики, выдали нам бутылки с зажигательной смесью. И вот так без винтовок, а с этими бутылками нас собирались везти на передовую. Но тут оказалось, что ночью собирался Совет обороны и вышел приказ: слушателям академии -- доучиваться, не трогать их. И нас сразу -- на вокзал, в эшелон и в Среднюю Азию.
Окончил курсы, присвоили лейтенанта, стал я заместителем начальника штаба саперного батальона -- что тут такого?.. Готовилось тогда форсирование Днепра. И вот оставался один день до отправки, я как раз дежурил по штабу. Вдруг появляется новый командир, спрашивает, где мой комбат. Он дома, говорю я, прощается с женой, завтра выступаем. «А вы кто такой?» -- спрашивает он. Ну, я докладываю. Он говорит: «Можете отправляться в резерв». -- «Почему в резерв?» -- «А я своего зама привез». Я так обиделся: мы ведь понтоны уже погрузили, все приготовили. Потом узнал: вся наша саперная бригада погибла в той операции. Затем я строил тыловые пути, дороги, мосты ремонтировал.
Думал успеть на войну с Японией. Командировали сопровождать вагоны со взрывчаткой. Но в последний момент меня не взяли, а эти вагоны где-то на подходе к Дальнему Востоку взорвались…
По молодости казалось: одна случайность, другая, третья… Только теперь, оглядываясь на свою жизнь, я понимаю, кого надо благодарить.
-- И кого же?
-- Богородицу. Она уж два века -- заступница нашей семьи. Это даже в нашей фамилии отразилось. Мой прапрадед был священником. Как мне рассказывала бабушка, фамилия его была Аминицкий -- от слова «аминь». Служил он в городке Духовщина, это в смоленских краях. Однажды он попал в беду. То ли кто заболел, то ли еще что. И он поехал в Москву, пошел в Успенский собор, где находилась тогда Владимирская икона, помолился, и Божья Матерь его услышала. Беда миновала. Вернувшись домой, он решил своим детям дать фамилию Владимирские.
На илл.: мыши вывозят Трусливого Льва из сказки "Волшебник Изумрудного города" с макового поля. В жизни Леонида Владимирского тоже были случаи чудесного спасения
Но это не вся история. Лет двадцать назад поехали мы с женой на Клязьму летом, а там была маленькая такая церковка, деревянная. И Светлана говорит: «Мы с тобой, кажется, некрещеные…» А я не помню… Может, и крещеный, ведь бабушка у меня была очень верующая. Но скорее всего, отец не дал крестить, ведь он в наркомате работал. Я в детстве и не интересовался этим, пионером был. И вот зашли мы в храм, сказали, что хотим креститься, священник назначает нам день: «Приходите в среду, шестого июля». Мы приходим, он крестит нас, а потом говорит: «А теперь поставьте свечки Владимирской иконе». Я удивился: «А почему именно Владимирской?» -- «Так сегодня праздник Владимирской иконы Божией Матери». Когда потом посмотрел в православный календарь: батюшки, так мой же день рождения, 21 сентября, приходится на Рождество Богородицы!
-- А родились вы в Москве?
-- Да, в роддоме на Арбате. До одиннадцати лет жил на Палихе, это ма-а-аленькая такая улица по пути от Бутырок в сторону Марьиной Рощи. Озорная была улица, если не сказать -- бандитская. Но я особенно озорным почему-то не был. Были ребята, которые и пили, и ругались, но ко мне это…
-- …не прилипало?
-- Вот-вот! Мама так и говорила отцу: к нашему сыну не прилипает. Наверное, благодаря книгам, я ведь начал читать рано. У нас было полное собрание Джека Лондона. Жюль Верн -- много-много книжечек маленьких. А еще отец выписывал Большую советскую энциклопедию под редакцией Отто Юльевича Шмидта. Мне было лет пять-шесть. Как только папа приносил очередной том, я садился и просматривал от корки до корки, кое-что читал. Эта энциклопедия была для меня событием.
| Леонид Владимирский рос тихим мальчиком. Хотя семья и жила в Марьиной роще, от хулиганских влияний улицы его спасли книги |  |
-- Ваши родители были людьми искусства?
-- Нет, что вы! Родители были просто интеллигентные люди, но по театрам мы не ходили. Жили довольно бедно. Да и дом наш был скорее деревенский, чем столичный: двухэтажный, бревенчатый, с русской печкой. Но топили не эту печку, а голландку -- как хорошо было около нее греться, когда прибежишь с мороза! У нас была маленькая квартирка, а двор был большой, как мне сейчас кажется. Там сараи с дровами, сад. И сад не плодовый, а кленовый. Целый парк. Осенью ковер золотой листвы -- вот так, по щиколотку. А зимой туда свозили снег со всей улицы. Привозили на санях, сваливали, и получались колоссальные сугробы. Мы с моим соседом и приятелем Юркой открывали Северный полюс. А еще там росла огромная акация, которая была у нас кораблем. Столько всяких историй у нас было в этом дворе…
-- Расскажите хоть одну…
-- Я был довольно тихий, интеллигентный мальчик, а Юрка -- сорванец. Он однажды говорит мне: «Давай отыщем клад». -- «Давай. А где будем искать?» Он предложил поискать на чердаке. Чердак большой, туда давно никто не ходил. Забрались мы по лесенке туда; там старая мебель, матрасы и все на свете, но клада не было. Но мы нашли несколько старинных бутылок из-под вина -- очень причудливой формы, с какими-то этикетками. Я говорю Юрке: «Это надо в музей отнести». Он удивился: «Зачем в музей? Давай лучше продадим». -- «Тогда надо помыть, они же грязные». -- «Нет, чем грязнее, тем старее». Ну и пошли продавать. Старьевщик купил у нас эти бутылки, заплатил нам денежку, и мы тут же побежали мороженое покупать. Оно такое кругленькое, две вафельки, а между ними мороженое. А на этих вафельках были имена: Таня, Маша… Ну, я съел «Таню», съел «Машу», съел «Анфису», а когда дошел до «Лизы», то вспомнил о маме -- ее звали Елизавета. Я побежал бегом к маме -- она была дома -- и дал ей это мороженое. Она его съела, но спросила: «Откуда у тебя деньги?» Я ей рассказал. Она меня пожурила: это же некрасиво, ты интеллигентный мальчик, я и не знала, что ты хочешь купцом быть. Для меня все вот так, по-доброму, закончилось, а Юрку отец выпорол. Сейчас бы его похвалили за предприимчивость, но Юрка родился слишком рано или слишком поздно. Впрочем, его боевой характер не пропал даром. Он пошел в летную школу, еще до войны, потом летал очень успешно. Во время войны его наградили отпуском, и он с фронта приехал в Москву. Но задержался здесь с девушкой, его арестовали и -- в штрафной батальон, в пехоту. Там ребята собрались такие же отчаянные, как Юрка, и решили, что надо найти способ как-то отличиться, терять-то нечего. И они вызвались взять «языка». Утащили из туалета какого-то важного немца и принесли его. Юрку вернули в авиацию. Он три раза горел, три раза его сбивали, но он выжил и вернулся домой весь в орденах.
-- А что вас привело в художники книги?
-- В раннем детстве я любил рисовать во дворе после дождя -- палочкой по песку. А потом на меня повлияли марки. Отец работал в наркомате внешней торговли, и там была обширная переписка с заграницей. Домой он приносил конверты, я с них отмачивал марки. Стал интересоваться географией, природой, историей. Появилась любовь к картинке как к такому маленькому миру, где можно уместить очень многое.
В старших классах познакомился со стихами Блока и Есенина и стал стихи писать. А стихи эти я иллюстрировал. Наша 110-я школа была не совсем обычной для того времени…
Иллюстрация к сказке А.Толстого "Золотой ключик"
-- Это та школа, где литературу преподавал легендарный Иван Иванович Зеленцов -- сын рязанского священника, выпускник Московской духовной академии, кандидат богословия?
-- Иван Иванович у нас преподавал, но мы тогда не знали его прежней судьбы. Звали его Дикобраз или Одуванчик. У него была такая шевелюра -- во все стороны…
-- На фронтоне вашей школы стоит памятник погибшим выпускникам -- пять худеньких мальчиков в шинелях, с винтовками…
-- Да, это наши ребята, а памятник работы нашего выпускника, скульптора Даниэля Юдовича Митлянского… Одно время те из наших, кто остался в живых, встречались каждый год 29 сентября. Нас собирала Вера Акимовна Гусева, наш классный руководитель, она преподавала математику. Вера Акимовна была очень маленького роста. Когда приходила в класс и заходила за кафедру, то видна было одна ее голова. Она что-то объясняла, но вот если вдруг кто-то на задней парте начинал шептаться, то она умолкала на полуслове -- совершенно внезапно. Вера Акимовна смотрела на нарушителя, и это действовало лучше всяких окриков. Наступала полная тишина.
Кстати, много лет спустя на встречах с детьми я стал пользоваться методом Веры Акимовны. Начинают шуметь -- я умолкаю на полуслове. Что у меня еще осталось от школы -- я не боюсь задавать глупые вопросы. Если не понимаю, то сразу спрашиваю.
У меня всегда была плохая память и учился я не блестяще, на четверочки. Когда надо было у доски доказать теорему, я ее доказывал не с того конца. Я тут же изобретал свое доказательство. Сообразилка мне помогала. Как-то Капицу спросили, что важнее: знать или соображать? Он сказал: соображать. Так вот и я пытался соображать, все хохотали, и мне попадало, конечно.
-- Куда вы пошли после школы?
-- Отец мне сказал, что стихи и рисование -- это хорошо, но это будет твое увлечение на досуге, а надо иметь солидную профессию. Я хотел в архитектурный, на что отец сказал: «Ну куда тебе…» Он был невысокого мнения о моих способностях. И я пошел в строительный институт. Успел окончить три курса, но тут -- война.
Своих героев Леонид Владимирский часто рисовал с реальных людей. Его дочь Ая в девять лет позировала для Элли из "Волшебника Изумрудного города". На илл. слева: Элли нечаянно уничтожает волшебницу Бастинду. На илл. справа: Гудвин раскрывает свои хитрости
О профессии художника я задумался только после войны. Мне было уже лет двадцать пять. Мы гуляли с приятелем и зашли во ВГИК, просто посмотреть. Тут к нам подошел человек, увидел, что я еще в форме военной, и спрашивает: «Вы на какой факультет пришли поступать?» Я замялся, ведь мне надо было доучиваться в строительном. Он говорит: «Поступайте к нам на художественный». Я сдал экзамены, и меня приняли. Учился параллельно с Чухраем, Бондарчуком, Басовым, Мордюковой… После ВГИКа работал на студии «Диафильм», детские книжки начал рисовать только в тридцать шесть лет. Если бы не подвело зрение, то рисовал бы до сих пор.
-- Я был на ваших встречах с детьми -- это целое представление, театр одного актера. Наверное, это стоит вам огромных усилий…
-- Как-то я спросил одного искусствоведа, сколько мне лет, если судить по моим работам. Он говорит: «Не больше девяти». Мне так интересно жить! А силы часто уходят на то, чтобы сдерживать в себе как-то этот интерес к жизни, вписываться в рамки, приличествующие возрасту.
Версия для печати
Тэги:
Опыт веры
Искусство
Книги
